"Государство Дахау"
Мы говорим: Пенза, Москва, Краснодар, но за этим подразумевается – Дахау.
Мы слышим о событиях происходящих в Дрездене, Сиднее, Киеве - мы знаем, что это новости из Дахау.
Когда Они говорят: ''демократия'', ''рынок'', ''борьба с экстремизмом'', я знаю, их голосом вещает государство Дахау.
Когда с жестких губ срываются слова о ''гарантированных свободах'', мне кажется, будто слюни размазывают разводами по телеэкрану слово ''геноцид''.
Когда я слышу от Них рассуждения о ''правах человека'', моя рука инстинктивно тянется к пистолету, ибо, и это Они знают лучше всех, здесь скрывается сущность Дахау – крематорий, газ ''циклон – Б'' и электрический стул.
Останкино, Эйфелева Башня, статуя Свободы... - так коменданты Дахау называют свои надзирательные вышки. Это позволяет завуалировать голод в глазах узников и обеспечить иллюзию “свободного общества” в пространстве запертого барака. Виртуализация событий есть один из идеологических приемов современного лагеря. Это отвлекает застрявшего в лифте от клаустрофобии, от страха быть раздавленным пластиковыми стенами, от осознания обреченности превратиться в изжеванный кусок плоти в машине государства Дахау. Это спасает от липких мыслей, пророчащих столь очевидный конец.
Прогулка заключенных под пристальным наблюдением надсмотрщиков (руки за спину, глаза в затылок впередиидущего) – прогулка среди вещей, четко разделенных на полезные и не имеющие смысла.
Транквилизаторы – здесь самые верные холуи нравственности. Дающие право на вседозволенность и другой рукой приковывающие к столбу послушания, внушающие стыд, согласие на собственное ничтожество и парализующие крик.
Только в конституции Дахау причудливо уживаются две контрастные идеологемы – “порядка” и свободы.
Здесь личность, в лучшем случае – юридическая абстракция, во всех остальных – рука и челюсть.
Здесь потребность в авторитете оказывается сильнее страсти к свободе.
Здесь всем недовольным противостоит необычайно мощный, маневренный и трудноуязвимый авангард современного класса надсмотрщиков - международный капитал, провозгласивший себя законом природы.
Здесь страсть, бесконечность, совесть, долг и победа лишены присущего им изначально смысла и превращены в слова – “перевертыши”, позволяющие манипулировать сознанием миллионов и навязывающие определенные социальные стереотипы поведения.
Органика на данном территориальном пространстве давно уже возведена в подкласс “орудий труда”. Для этого она была подвержена десексуализации, и тогда, лишившись своего изначального эротизма, обрела манию производительности, которую было решено направить в “конструктивное русло” неорганического мира. Там, среди сплавов, электромагнитных полей, радиоволн обезличенной биомассе суждено было “самореализоваться”.
Сторонники некрофилии объявили о самороспуске узнав о “замечательных планах” комендантов. О, как эти последние сумели загримироваться под манекеноподобных школяров, клерков, как быстро они заставили поверить, что петля на шее есть неотъемлемый атрибут джентльмена и корректного служащего компании. Культура была на стороне этих оборотистых дельцов, иначе как бы смогло возникнуть государство, где очередность попадания в крематорий регламентируется и освящается “обычаем”; где на главной аллее выбито: все, что было до сегодняшнего момента, существовало исключительно ради нас. А потому тем немногим, кто способен хоть к какому- то критическому восприятию, кто вознамерился совершить самое непростительное – разрушить адский механизм, явлено: для победы следует не только изменить мир, но, прежде всего, пересмотреть историю, разрушить свое представление о ней.
Театр завуалированной жестокости и духовной кастрации, спектакль – казнь, где все события реальны, а актеры вымышлены, где всяк играет свою роль, втайне соглашаясь с ней, и даже ценой отказа от себя погружается в клоаку заведомой лжи.
Реально то, что экономически выгодно, оно же и нравственно. Это - современное государство. Это – машина–трупоед. Дахау.